Оказывается,
еще до войны дедушка познакомился с партийным функционером
Н.Г. Игнатовым. Когда какие-то его родственники оказались в бедственном
положении в блокадном Ленинграде, дедушка помог им эвакуироваться и тем, возможно, спас от гибели. Помог и помог — как помогал еще многим десяткам
знакомых и соседей — и забыл об этом думать. Но Игнатов не забыл,
после войны разыскал дедушку и благодарил его, просил обращаться в случае необходимости. Дедушка, насколько знаю, ни разу этим предложением
не воспользовался, а вот на этот раз решил прибегнуть к высокопоставленному знакомству.
Игнатов в это время был секретарем и членом президиума ЦК КПСС, его
портреты носили на майских и октябрьских демонстрациях и печатали
в газетах в ряду других «руководителей партии и правительства».
Отправился дедушка в штаб округа и по правительственной «вертушке» позвонил
в приемную Игнатова. Ответ был получен сразу: прибыть на Старую площадь
завтра в девятнадцать ноль-ноль. Тем же вечером дедушка с мамой сели на поезд
и поехали в Москву. Назавтра явились в здание ЦК, где уже были заказаны
пропуска. /.../
По существу проблемы было сказано, что военные вопросы не в его компетенции,
в чужие дела у них соваться не принято, а вот
Климент Ефремыч действительно
может посодействовать, он как глава государства должен заниматься всем,
и обратиться к нему — это по-нашему, по-советски, по-партийному. Попасть
же на прием к Ворошилову он поможет. Но пойти должна одна мама,
и желательно с каким-нибудь знаком всенародной любви и уважения.
Климент Ефремыч человек уже пожилой и с большим вниманием относится к подобным знакам, хе-хе. Вышитое полотенце какое-то вручите, что ли,
или портрет его по дереву выжечь… «Ой, — говорит мама, — а давайте я
его портрет вышью. Могу гладью, а могу болгарским крестиком».
На том и порешили. Но только Игнатов советовал не тянуть, с учетом
возраста Климента Ефремыча, и вообще…
Мама пообещала ночами не спать, чтобы через пару недель знак
всенародной любви был готов./.../
Труднее всего было вышивать не самого легендарного полководца,
а
круговую надпись «Дорогому Клименту Ефремовичу от женского
коллектива Дома офицеров им. К.Е. Ворошилова». Только мама с этим
справилась — приходит телеграмма с грифом «Правительственная»,
а в ней вызов на прием к Председателю Президиума Верховного Совета СССР.
И мама, трепеща от волнения, снова отправилась в Москву решать нашу
дальнейшую судьбу.
Приемная Президиума Верховного Совета находилась совсем рядом с Кремлем,
на Моховой улице. Попасть туда в принципе было несложно: были вывешены часы
приема и любой советский гражданин мог войти, кратко изложить сотрудникам
приемной свое дело и ждать очереди в большой комнате, напоминающей
вокзальный зал ожидания. Время от времени в ней появлялся один из членов Президиума, усаживался за большой стол в центре комнаты, и к нему по очереди подводили просителей. Разговор — происходивший в присутствии десятков людей
— продолжался одну-две минуты, после чего проситель либо с понурой головой
плелся к выходу, либо бодро усаживался ожидать окончания приема, после
которого ему было обещано «разобраться».
Просьбы у людей были самые разные, но преимущественно бытового характера:
председатель сельсовета незаконно отрезал полсотки от огорода, пенсию бы увеличить
за вредное производство, а документы во время войны пропали, и т. п. Эти просьбы
часто удовлетворялись, и никакой высокой протекции для этого не требовалось.
Но в нашем случае вся штука состояла в том, чтобы прошение попало не к одному
из шестнадцати заместителей Ворошилова по Президиуму Верховного Совета
или к кому-нибудь из двадцати двух членов Президиума, а лично к легендарному полководцу. Только в этом случае имелся шанс на успех, и именно в этом состояла протекция, обещанная дедушке Игнатовым. В указанное в телеграмме время
на углу Моховой и проспекта Калинина не стояло привычной очереди,
и милиционер пускал в приемную только предъявителей таких же телеграмм,
какая была у мамы. Поэтому народу внутри было совсем немного, и их по
одному очень вежливо приглашали пройти в кабинет товарища Ворошилова.
У мамы попросили предъявить содержимое ее сумки, посмотрели паспорт,
тщательно переписанное крупным почерком прошение и свернутую рулончиком
вышивку. Прочитав надпись на ней, сотрудник приемной одобрительно покивал головой, шепотом посоветовал маме говорить с Климентом Ефремычем
повеселее и погромче и повел ее в кабинет.
Глава Советского государства сидел за скромным столом под небольшими
портретами Ленина и Калинина. Мама привыкла видеть его на портретах
в маршальском мундире, но тут он был в штатском явно не новом костюме,
украшенном депутатским значком и звездой Героя Советского Союза.
Сотрудник громко представил маму, и она первым делом развернула вышивку. Ворошилов расцвел в улыбке, нацепил очки и довольно долго разглядывал
мамино рукоделие, шевеля губами при чтении надписи.
— Помню, помню Воздвиженку, — дружелюбно проговорил он. —
А что, выходит, Дом офицеров не переименовали?
Вопрос был деликатный: волна послесталинских переименований ударила
и по уцелевшим соратникам, Ворошиловград снова стал Луганском,
а наш Ворошилов-Уссурийский — просто Уссурийском.
— Что вы, Климент Ефремыч, у нас вас очень уважают, вы же наш Дом офицеров
сами до войны открывали, его никак нельзя переименовывать! А аэродром
воздвиженский как раз мой папа строил, он вас очень тепло вспоминает.
/.../
—
А как фамилия папаши? Симин, говорите… Был такой комбриг Сёмин,
а Симина не припоминаю. Ну все равно, передавайте вашему папаше Сёмину
от меня привет. Так чем мы можем помочь воздвиженцам?
Тут сотрудник скороговоркой прочитал мамино прошение и что-то еще шепнул на ухо.
Ворошилов покивал, помычал про себя — и без долгих дальнейших разговоров
написал на прошении: «Тов. Малиновскому. Надо бы посодействовать».
Подписался, снял очки и говорит сотруднику:— Пришлепни-ка.
Сотрудник украсил бумагу жирным штемпелем «На личный контроль» и деликатно
потянул маму за рукав со стула. Она только успела оглянуться и увидеть,
как Ворошилов снова надел очки и разглядывает круговую надпись на вышивке.
Только вышли в приемную, сотрудник говорит маме с улыбочкой:
«Штатский костюмчик мужу уже пошили? Можете ему телеграмму отбить,
чтоб начинал вещички складывать». Мама засомневалась:
а вдруг Малиновский заартачится? На что ей снисходительно пояснили,
что министр обороны лично такими мелочами не занимается, а его
канцелярии довольно ворошиловской рекомендации, особенно
они уважают штамп про личный контроль.
И
не прошло и пары месяцев, как папа, демобилизованный по правильному
сотому приказу с полной пенсией и «правом ношения», приехал к нам
в Ленинград, наскоро собрав нажитый на Дальнем Востоке скарб и запихнув
его в железнодорожный контейнер.Марк Зиновьевич ЧЕРЕЙСКИЙ
после демобилизации.
За это время выяснилось, что Игнатов не зря советовал поторопиться:
в мае 1960 года Ворошилова освободили от должности «по состоянию здоровья»,
а на его преемника Брежнева вышивка болгарским крестиком могла
и не произвести должного впечатления.