Глаза и ушиДо войны Елена Георгиевна закончила аспирантуру и ее направили на работу в Новозыбков,
преподавать в пединституте. Когда линия фронта приблизилась к городу, Ястребовой предложили остаться для организации подпольной работы. Майя поначалу, разумеется, даже не подозревала об этом.
-
Мама готовила будущих учителей, - рассказывает Майя Александровна. – Она не была членом партии и как человек нейтральный, не вызывала особых подозрений. Наверное, поэтому ее и оставили
в подполье. То, что мы остаемся, для меня было полной неожиданностью. И вообще, все эти события развивались очень быстро. Большинство тех, кто пытался эвакуироваться, попали под страшную бомбежку уже в эшелонах.
А потом город захватили немцы. О том, что моя мама – подпольщица, я узнала гораздо позже,
уже зимой. Я думаю, у нее просто не было другого выхода: многие задания взрослым трудно было выполнить, не вызвав подозрений у немцев.
Насколько я помню, женщина - связная от партизан, пришла к нам в январе 1942 года.
Вокруг Новозыбкова уже было неспокойно. И с каждым днем партизаны действовали все активнее,
постоянно происходили нападения на немцев и полицаев, подрывы железнодорожных составов.
Только тогда я с удивлением узнала, что моя мама – подпольщица, что у нее есть кличка «учительница», и есть пароль – «15». Мне было поручено наблюдать за немцами и запоминать все,
что увижу. Если взрослый человек будет целый день крутиться, скажем, около железнодорожной станции,
он неминуемо вызовет подозрения. Ну, а ребенок – вряд ли. Но мама строго-настрого предупредила,
если немцы или полицаи будут расспрашивать, быть очень внимательной и все отрицать. Иначе нам
обоим несдобровать.
Да я и сама все прекрасно понимала: немцы для устрашения постоянно устраивали показательные казни. Я никогда не забуду эти страшные виселицы. Буквально каждую неделю на них вешали пойманных партизан и подпольщиков.Мне показали точку, где я должна оставлять информацию для партизан - дупло в старой березе, неподалеку от кладбища. А самое первое задание было такое: выяснить, какие воинские части продвигаются через Новозыбков. На всех немецких машинах были различные значки: голова тигра, треугольник, круг, птичий силуэт… Эти опознавательные знаки я все запоминала, а когда прибегала домой, тотчас пересказывала все маме. Все эти сведения потом передавались партизанам. Чаще всего
я ходила на железнодорожную станцию. Мы с ребятишками играли в снежки, катались на санках. Летом продавали яблоки. Наблюдали за немцами, выбегающими из теплушек за кипятком, за грузовыми составами. И быстро передавали информацию своим. А ночью некоторые составы взлетали на воздух. Когда становилось известно, что под откос пошел очередной поезд мы очень радовались и гордились.
В то же дупло на кладбище связные от партизан подкладывали сводки Совинформбюро.
А мы, ребятишки, должны были распространять их в городе. Немцы еще зимой объявили, что ими
взяты Москва и Ленинград. А в сводках эта ложная информация опровергалась и сообщалось
о том, какова реальная ситуация на фронте.
Мы бегали по вечерам, до наступления комендантского часа, причем имели при себе только одну листовку. В том случае, если полицаи или немцы задержат и обыщут, можно будет сказать, что подобрала листочек на улице. Мама меня каждый вечер строго инструктировала. Как только мы ложились спать, на ночь вместо сказки рассказывала, как себя надо вести в той или иной ситуации.
Но самое главное, постоянно повторяла мама, ни за что не признаваться, что мы поддерживаем
связь с партизанами.
Вскоре немцы повсюду развесили объявления о явке на биржу труда молодежи.
Конечно, для работы в Германии. Плакали все, весь город был взбудоражен.
Подпольщики выпустили листовки, а мы, ребятишки, повсюду их развешивали.
Многие тогда успели уйти из города. Кто-то ушел к партизанам, а кто-то спрятался в окрестных деревнях.
Хотя немцы действовали очень оперативно.
Когда пару дней спустя после приказа практически никто
не явился на биржу, пошли по дворам и стали устраивать облавы. Если мать вцеплялась в своего
ребенка, расстреливали на месте.Жестокости со стороны немцев и полицаев к этому времени было уже просто через край. Неподалеку от Новозыбкова была деревня Вербы. Немцы ее сожгли только за то, что заподозрили кого-то из местных жителей в связях с партизанами. Всех привезли в Новозыбков, разместили на стадионе, под открытым небом. Уже негде было держать арестованных,
все подвалы переполнены. Я помню, что полицаи никого не подпускали к этим несчастным людям.
Позже, когда нас освободили, мама, будучи директором школы, входила в комиссию по расследованию зверств фашистов. Однажды ее пригласили присутствовать при вскрытии ям в подвале здания, где располагалось гестапо. Их, этих ям, было пятнадцать. В каждой штабелями лежали люди, пересыпанные известью. Мама говорила, что многим членам комиссии было настолько дурно,
что они падали в обморок.
Но репрессии привели к обратному результату.
Под контролем партизан уже были целые районы,
куда оккупанты даже не смели сунуться. По сути, это были уже освобожденные территории.
Немцы время от времени устраивали рейды, облавы. Наиболее масштабная операция по уничтожению
партизанских баз была зимой 1942-43 годов. Но вскоре подконтрольная партизанам территория
еще увеличилась.Летом 1943 года партизаны получили сведения о том, что у немцев под Новозыбковом,
в районе Карховского леса, строится секретный оборонительный объект. Взрослые в очередной раз
столкнулись с проблемой: кто может туда пойти не вызвав подозрений? Конечно же, дети.
Майю с ее двоюродной сестрой Викой целые сутки готовили и экзаменовали.
- Целую репетицию устроили, – улыбается Майя Александровна. – Мы с Викторией, конечно,
не сразу пошли разыскивать этот секретный объект. Сначала набрали грибов в соседнем лесу,
а уже затем направились к Карховскому. Только подошли, а из кустов «Хальт!». Мы остановились.
Выходит немец с автоматом.
Моей двоюродной сестре было 14 лет, а мне – всего 10. Я на самом деле сильно перепугалась и – в рев. А он нам показывает, мол, переворачивайте корзины.
Мы высыпали все, что успели набрать, Виктория пытается объяснить, что мы заблудились.
Он показал нам направление. А мы уже выяснили, что у них там что-то типа КПП или заставы.
Мы пошли, в указанном направлении, но только скрылись из виду, леса у нас великолепные –
дубы, сосны, березы, с подлеском из орешника, рябины, калины – буквально через два шага вы
исчезаете в зелени, тотчас пошли совсем в другую сторону. Затем обошли эту местность вокруг
и увидели за колючей проволокой танки, пушки, какие-то бочки…. На следующий день Виктория ушла
с донесением к партизанам, а через неделю прилетели наши самолеты и все разбомбили. Снаряды
в той стороне после бомбежки еще рвались двое суток.
Может быть, именно поэтому наш город
красноармейцами был взят практически без боя.На грани провалаОднажды партизанский связной Петя Цалко, подходя к старой березе, заметил слежку, но едва
не попался. Настырный полицейский не поверил хлопцу с кнутом, который уверял, что ищет у кладбища потерявшуюся лошадь, и потребовал отвести его к отцу. Петя вынужден был подчиниться.
«Отец» - другой партизанский связной – надавал подзатыльников нерадивому чаду.
На том дело и кончилось.
Вскоре тот же Цалко, предупредил Елену Георгиевну о том, что немцы раскрыли подпольную сеть
в Новозыбкове. И семья успела покинуть город за считанные минуты до наступления комендантского часа.До партизан добрались благополучно, но детям в лагере остаться не позволили:
линия фронта подходила все ближе, предстояли серьезные бои.
Пришлось Майе расстаться и с мамой: она должна была вернуться в город.
-
Детей, считая меня, было трое, - рассказывает Майя Александровна.- Нас повела Шура,
уже взрослая женщина, к знакомым, в деревню Катичи, где мы должны были дождаться наших. Мы прошли несколько километров, и вдруг - выстрелы.
Шура говорит: если полицаи, пусть убивают на месте. Если немцы, попытаемся выкрутиться. На наше счастье, это были немцы. Но нас они не отпустили, а под конвоем повели в деревню Шеломы, где находилась комендатура. И только тут я вспомнила, что у меня в сумке больше двух десятков часов, которые я должна была передать партизанам. Если обыщут – конец. Я отпросилась в туалет и незаметно их выбросила.
В Шеломах, после проверки, немцы нас все-таки отпустили, приказав вернуться в город и больше никуда не соваться. Но в Новозыбков мы, естественно, не пошли, переночевали здесь же,
в Шеломах у знакомых Пети Цалко. В город вернулась только Шура. Она и сообщила маме, где нас найти. А потом мы вместе долго плутали по лесу, пока не встретились с женщиной-связной.
Только тогда я, наконец, немного успокоилась. Страх исчез. В лесу было много орехов,
они висели на ветках, лежали на земле. Помню, я их подбирала, и поэтому все время отставала…
Эти последние дни, выстрелы над головой, немцы с автоматами, комендатура в Шеломах -
до сих пор снятся по ночам. Помню все, до мельчайших подробностей.
- Мы-то помним, а многие стали, забывать об этой страшной войне, - с горечью заметил Эдуард Михайлович.
–
Была в наших местах деревня Гута-Муравинка. Гута на одном берегу реки, Муравинка
– на другом. Гуту немцы сожгли вмести с жителями, а Муравинку не успели – партизаны вовремя подоспели. Когда я был в тех краях, разговорился с местными жителями. Они удивились, мол,
мы и не знали об этом. Мы на то место – холмики, поросшие кустарником - по нужде бегаем,
когда купаемся. Теперь знать будем.
Другая деревня была между Клинцами и Новозыбковом.
В 70-х годах там прокладывали тракт. Сделали, как положено, выемку грунта. А в грунте – кости.
Много костей.
Эту деревню немцы тоже сожгли вместе с жителями. Прошло несколько десятков лет, и все забылось. И тогда было принято решение установить на этом месте памятник:
у шоссе, из бетона поднимаются человеческие руки. Чтобы люди помнили.
Эдуард Михайлович и Майя Александровна Мухины, Тюмень
Николай Боталов, ТюмГНГУ